"НОВЫЕ РЫНКИ" № 6, 2001
 

ЕВРО — ПРЕКРАСНАЯ, НО ТОЛЬКО РЕГИОНАЛЬНАЯ ВАЛЮТА

Михаил Делягин, д.э.н.,
директор Института проблем глобализации

Несмотря на продолжающуюся энергичную рекламную кампанию, старательно раскручиваемую Евросоюзом, страсти по евро отшумели. Многократное повторение одних и тех же проблем одним и тем же кругом специалистов на разнообразных конференциях, как это ни парадоксально, действительно помогло выработать единый подход российского общества по отношению к евро. Подход, по-видимому, в целом неутешительный.

Представляется, что к настоящему времени обсуждение проблем евро может вестись преимущественно в техническом ключе между финансовыми специалистами, обсуждающими внутренние проблемы перестройки деятельности корпораций и изменения в ведении бухгалтерского учета. Стратегические же проблемы, связанные с возможным выходом евро на мировой уровень и превращением его из региональной во вторую мировую валюту, бросающую вызов доллару как мере стоимости и сталкивающую мировую экономику в зыбкую неопределенность бивалютности, как это часто бывает с глобальными, но недостаточно подготовленными вызовами, разрешились сами собой.

“Первый звоночек” прозвучал летом 2001 года, когда оказалось, что подготовка к введению наличного евро, возбуждающая колоссальный энтузиазм валютных спекулянтов, вызвала лишь незначительный интерес крупных корпораций, обычно болезненно и оперативно реагирующих на все существенные изменения в мировом соотношении сил. Ожидания глобального конкурентного столкновения евро и доллара, — а следовательно, Европы и США, — становились все более и более безосновательными.

Операторы фондового рынка из последних сил пытались “завести” клиентов (а значит, и рынок) прогнозами достижения “паритета” между долларом и евро и даже выхода евро на уровень 1,05–1,07 доллара в январе-феврале 2002 года, приводя в качестве “последнего аргумента” преувеличиваемые трудности структурного кризиса американской экономики. Однако последствия террористического акта, совершенного 11 сентября, как ни парадоксально, похоронили еврооптимизм вместе с механически перенесенными из прошлого прогнозами. Евро, получившее колоссальное конкурентное преимущество в гипотетической “борьбе с долларом”, продолжило судорожные флуктуации на позорном уровне 0,88–0,92 доллара, а Европейский центральный банк приложил все возможные усилия для поддержания стабильности доллара и для того, чтобы американские капиталы не убежали в Европу, а остались работать на благо ее стратегического конкурента — США.

Такая трогательная забота — результат не грубой ошибки, как может показаться стороннему наблюдателю, догматически верующему в приоритетность глобальной конкуренции, но ясного ощущения руководителями Европейского центрального банка и ЕС в целом качественного разрыва между американской и европейской экономиками. Этот разрыв уже сегодня не только не позволяет европейцам “на равных” конкурировать с американцами, но и, более того, делает масштабные попытки такой конкуренции разрушительными в первую очередь для самой Европы, но не для США.

Агрессия НАТО против Югославии в 1999 году и последовательная дестабилизация им положения в Македонии, где буквально “из уголька” была раздута полноценная гражданская война, показали, что падение евро для США — маленький подарок в глобальной конкурентной борьбе. В то же время значимое падение доллара для европейцев — утрата ориентиров и вообще нечто, напоминающее конец света для бизнесменов и политиков.

Такая асимметрия четко выражает асимметрию между двумя валютами: доллар — мировая, а евро — лишь региональная валюта. Сами европейцы своими собственными действиями оказали услугу последним колеблющимся аналитикам, что рассматривают евро не как соперника доллару, пусть даже потенциального, но как простой элемент мировой финансовой системы, основанной на безусловном и никем не оспариваемом господстве доллара.

В свою очередь, валютная асимметрия является наиболее концентрированным выражением экономической и технологической асимметрии: при всей близости формальных показателей США являются единоличным лидером мирового развития, в то время как Европа вместе с Японией образуют его “второй эшелон”.

Всемерной помощью США после 11 сентября, добровольным и, вероятно, осознанным отказом от попыток стратегической конкуренции в пользу стратегического сотрудничества на подчиненных позициях Европа завершила начатый войной в Косово путь от попыток стратегического соперничества с США к признанию своего второстепенного по сравнению с этим мировым лидером положения.

Евро сегодня — не более чем региональная валюта, пусть даже обслуживающая наиболее емкий рынок мира. Она способна постепенно потеснить доллар на европейском рынке, а затем и на прилегающих к Европе территориях, но необходимо понимать, что она в принципе будет не в состоянии конкурировать с ним как с мировой валютой до тех пор, пока конкурентоспособность Европы будет оставаться ниже конкурентоспособности США.

В России в той степени, в которой наша страна будет осознавать себя мировой, а не исключительно европейской экономической державой, евро не имеет серьезной перспективы и будет использоваться лишь для обслуживания экономических связей с Европой. Принципиально изменить положение сможет лишь перевод на евро расчетов за сырьевой (в первую очередь энергетический) экспорт в страны ЕС, который обеспечит преобладание евро в валютных поступлениях России и сделает его использование в качестве средства накопления и тезаврации более простым, чем использование в этом качестве доллара.

Однако именно по этой причине (а также потому, что подобный акт выведет из оборота значительную долларовую массу) США будет оказывать переводу на евро европейских расчетов за сырье сопротивление, которому сегодняшняя и, по всей вероятности, завтрашняя Европа просто не сможет противостоять. Поэтому перевода на евро расчетов за сырьевой экспорт в Европу ожидать не следует, — по крайней мере, в ближайшие годы.

Вопрос о второстепенном положении Европы по сравнению с США, о ее конкурентной слабости был теоретически разрешен еще в начале 2001 года. Однако экспериментальное разрешение проблемы произошло в страшные дни после теракта 11 сентября, когда американская экономика наглядно пошатнулась и, как казалось многим в мире, действительно могла рухнуть.

То, что среди тысяч рук, протянутых человечеством Америке, была и рука Европейского центрального банка, имеет принципиальное значение. Сегодня единственным нетехническим вопросом, сохраняющим актуальность, является выяснение конкурентных факторов, которых не хватило Европе для успеха ее дерзкой и, казалось бы, имевшей шансы на успех попытки.

В силу каких причин, в силу каких конкретно изъянов второй по мощи и по динамичности экономики мира “европейский вызов” США выдохся, не успев оформиться?

Понятно, что это исключительно важно и для России, которая, не обладая и десятой долей экономических ресурсов Европы (имеются в виду, конечно, не только природные ресурсы, но именно весь комплекс ресурсов экономического развития), в силу своего геоэкономического положения и внутреннего состояния вынуждена будет либо распасться, либо бросить вызов абсолютному доминированию США уже в течение следующего пятилетия.

Высокая территориальная дифференциация

Ключевой проблемой Европы является ее внутренняя неоднородность, высокая не только экономическая, но и культурная дифференциация. Стал уже апокрифом циркуляр Европейского центрального банка, в котором его чиновники, перечисляя причины колоссального (на треть) падения евро во время войны в Косово, не демонстрируют и тени подозрения в отношении реальных причин падения своей трепетно оберегаемой валюты, но чистосердечно признаются, называя это одной из причин падения евро, что ни для кого из авторов и исполнителей циркуляров этого банка английский язык, на котором он был написан, не был родным.

Принципиальное несовпадение, например, французского и немецкого национальных характеров предопределяет разную реакцию соответствующих стран и народов на единые меры регулирования, что качественно ограничивает их эффективность, а при недостаточном учете культурной дифференциации — и вовсе делает их контрпродуктивными.

Естественной реакцией на это системы надгосударственного управления становится постепенное усиление регламентации; достаточно указать, что специальной директивой Европейской Комиссии определялся даже диаметр помидоров (и это не было инструментом конкурентной борьбы, как памятное определение диаметра дырочек в сыре, установленное швейцарскими властями для уничтожения конкуренции со стороны американских сыров!).

Не менее естественной реакцией на чрезмерное и далеко не всегда разумное регулирование, хорошо знакомой жителям бывшего Советского Союза, становится широкомасштабное игнорирование соответствующих директив; так, Люксембург, формально будучи членом объединенной Европы, выполняет лишь каждую третью из них.

Негативные последствия высокой территориальной дифференциации объединенной Европы усиливаются по мере ее расширения, ведущей к качественному увеличению этой дифференциации. Сегодня представляется уже совершенно ясным, что к 15 странам ЕС (в том числе четырем, принятым в него относительно недавно, — Греции, Испании, Португалии и Ирландии) в ближайшие годы добавятся еще десять: 7 постсоциалистических стран Восточной Европы и страны Прибалтики.

Этот этап расширения носит качественно новый характер, так как завершит процесс постсоциалистической трансформации стран Восточной и Центральной Европы, начатый кардинальным ослаблением СССР, падением Берлинской стены, “бархатной революцией” в Чехословакии и свержением режима Чаушеску в Румынии.

Позитивные результаты расширения ЕС очевидны: весьма значительное увеличение емкости его внутреннего рынка приведет к тому, что, по оценкам западноевропейских бизнесменов, высказанных на Европейском саммите Всемирного экономического форума в июле 2001 года в Зальцбурге, в первые же три года после включения в ЕС новых членов корпорации стран - сегодняшних членов ЕС заработают в результате его расширения дополнительно 10 млрд. евро, а компании стран - сегодняшних кандидатов на вступление в ЕС — 50 млрд. евро.

Соотношение этих показателей наглядно показывает как взаимовыгодность процесса, так и ускоренный прогресс корпораций стран - новых членов ЕС, связанный в первую очередь с беспрепятственным выходом на наиболее емкий и привлекательный в краткосрочной перспективе рынок мира — рынок объединенной Европы.

Вместе с тем, расширение ЕС отнюдь не свободно от серьезных проблем, которые участники процесса объединения в настоящее время, как представляется, склонны недооценивать.

Прежде всего, присоединяемые страны придется длительное время дотировать в значительных даже для объединенной Европы масштабах. Попытка ЕС полностью отказаться от дотирования не удастся, так как в противном случае новые члены ЕС не смогут не то что подтянуться, но даже заметно приблизиться к среднеевропейскому уровню. Понятно, что если даже Испания получила значительную финансовую помощь, менее развитые страны также будут нуждаться в ней.

Кроме того, в силу существующих в ЕС правил и традиций, его новые члены, помимо прямых субсидий, смогут рассчитывать и на весьма значительные косвенные финансовые вливания, осуществляемые по значительному числу каналов и далеко не всегда в достаточной мере контролируемые брюссельской бюрократией. Это, в свою очередь, создает предпосылки как для недостаточно эффективного использования этих вливаний, так и для завышения их масштабов относительно реальных потребностей.

Сегодняшние надежды стран-членов ЕС на возможность самостоятельного ускоренного развития его новых членов (в том числе за счет перевода многих предприятий, в том числе автомобильных, из Германии с соответствующим решением для последней проблемы “гастарбайтеров”) представляются не вполне обоснованными. Широкомасштабный перевод на территорию новых членов ЕС, в первую очередь, Польши, Чехии и Венгрии многих предприятий (особенно ориентированных на российский рынок), несмотря на позитивные последствия для национальных экономик, все же будет недостаточным для требуемого ускорения развития. Кроме того, такой перевод по вполне объективным причинам затронет далеко не всех новых членов, и чем слабее экономически будет тот или иной новый член ЕС, то есть чем выше будет его потребность в финансовой помощи, тем меньшая поддержка может быть ему оказана при помощи механического переноса производств из “старых” и качественно более развитых членов ЕС.

Вероятно, в полной мере осознавая это, представители ряда стран Восточной и Центральной Европы и не думают скрывать, что вступают в ЕС и НАТО главным образом для получения дополнительных субсидий. Это неминуемо ляжет тяжелым грузом прежде всего на “локомотив” европейской интеграции — Германию, а также на наиболее развитые Францию и Северную Италию, затормозит общее развитие ЕС и еще более снизит его конкурентоспособность по отношению к США.

Вторая проблема расширения ЕС — обострение конкуренции, которое, несмотря на меньший по сравнению с глобальной интеграцией уровень, может оказаться непосильным для относительно слаборазвитых стран. Даже развитые страны Европы, как, например, Швеция по мере обусловленного политическими решениями снятия протекционистских барьеров испытывают достаточно серьезные экономические трудности и сталкиваются с ускорением инфляции, сокращением социальных программ и даже дезорганизацией работы общественного транспорта. Естественным следствием этого становится возникновение широкомасштабного недовольства граждан.

Представляется, что, несмотря на общее ускорение развития при вступлении в ЕС, страны Восточной и Центральной Европы также будут сталкиваться с существенными структурными проблемами.

При этом страны-члены ЕС неминуемо попытаются оградить себя от конкуренции со стороны новых членов ЕС, прежде всего на рынке рабочей силы. Так, при вступлении Словении в ЕС особо оговаривается, что ограничения на передвижение словенской рабочей силы будет сохраняться в течение как минимум двух лет после вступления.

Третья проблема расширения ЕС — сложные отношения между национальной и европейской бюрократией. Создается впечатление, что первая уже сняла с себя полную ответственность за развитие своих стран, а вторая еще не приняла эту “эстафетную палочку”.

Развитие Европы по-прежнему направляется в первую очередь национальными бюрократиями (общеевропейская склонна выступать прежде всего в роли координатора), но в их среде наблюдается своего рода инфантилизм, безответственность, стремление перекладывать принятие принципиальных решений (или по крайней мере ответственность за последствия таковых) на Брюссель.

В результате принимать такие решения уже в относительно близкой перспективе может оказаться просто некому, и развитие Европы будет направляться исходя не из содержательных интересов, а идеологических принципов, как в свое время развитие Советского Союза.

Даже сегодня расширение ЕС направляется уже не столько содержательно-экономическими, сколько преимущественно формально-бюрократическими мотивами, как, впрочем, и расширение НАТО.

Ясно, что это путь к объективному снижению адекватности и эффективности, особенно опасный при качественных изменениях. Между тем включение постсоциалистических стран в ЕС, безусловно, будучи таким изменением, как представляется, не воспринимается в этом качестве руководством ни ЕС, ни крупнейших его членов.

Инфантилизация национальных европейских систем управления уже приобрела к сегодняшнему дню значительные масштабы. Она является частным проявлением главной трудности, с которой сталкивается ЕС и которая подрывает его конкурентоспособность: относительно низкого качества европейского управления.

Неэффективность европейского управления

Ключевым фактором конкурентоспособности является в современном мире именно эффективность управления, в первую очередь государственного. Ведь государство — это мозг и, в значительной степени, руки общества. И здесь надо отметить более низкое качество европейского управления по сравнению с американским.

Это связано прежде всего с социокультурными причинами: для Европы характерна более “социалистическая” мотивация; ученые и бюрократы Европы получают зарплату в первую очередь за то, что они есть, а США — в первую очередь за то, что они делают.

Эта социокультурная слабость во многом вызвана естественными историческими причинами. В Европе, на всем протяжении своей истории раздираемой разрушительными войнами, силы государственной бюрократии, наиболее полно выражающие силы общества, были в значительно большей степени направлены на сохранение мира и “баланса сил”, в то время как США, развивавшиеся в относительной изоляции, могли поколениями бросать все ресурсы без остатка на обеспечение своего прогресса и глобального лидерства. После гражданской войны 1862–1865 годов у них просто не было тех внутренних проблем, которые подрывали конкурентоспособность Европы.

Поэтому американская бюрократия более ориентирована на достижение цели, а европейская — на поддержание status quo. Совершенно очевидно, насколько по-разному эти устремления влияют на национальную конкурентоспособность.

И по сей день Европа вынуждена тратить колоссальные усилия на объединение, согласовывание и успокоение разнородных национальных бюрократий. Да, европейцы достигли невиданных высот в решении связанных с этим головоломных проблем, но эти проблемы в принципе не знакомы американцам, имеющим поэтому огромную конкурентную фору.

Другим недостатком европейского управления является его идеологизация. В свое время автора этих строк потрясло, когда вице-президент одного из крупнейших европейских банков, ответственный за исследования, искренне не понимал, зачем надо просчитывать последствия введения евро. “Ведь интеграция — это хорошо”, — говорил он.

Подобная идеологизация принятия принципиальных решений, хорошо знакомая нам по временам коммунистического господства, весьма характерна для современного европейского управления, в частности, при обсуждении вопросов, связанных с расширением ЕС.

Глядя на руководителей стран-кандидатов в его члены, произносящих до боли знакомые по советским временам правильные слова о взаимовыгодном сотрудничестве и многосторонней интеграции, трудно отделаться от мысли, что тот груз высокоэффективного иждивенчества, под тяжестью которого в свое время рухнул СССР, теперь во многом будет переложен на Европу.

Европейцы видят эту проблему, но не говорят и, насколько можно судить со стороны, не думают о ней. Есть опасения, что подобный подход вообще характерен для формирующейся в объединяющейся Европе системе наднационального управления, лишь опосредованно ощущающей свою ответственность перед гражданами.

Скажем, Ирландия, вступив в ЕС, обеспечила свое процветание не только превращением в оффшор, о чем с придыханием говорят наши либеральные фундаменталисты, но и получением огромных займов и кредитов на развитие. А когда пришло время отдавать, она начала использовать для улучшения своего финансового положения эгоистические механизмы, которые некоторые западные аналитики расценивают как откровенный политический шантаж, как попытку тормозить развитие ЕС до тех пор, пока его руководство не пойдет на односторонние и не имеющие оправдания с точки зрения здравого смысла уступки.

Европейцы видят эту проблему, называют ее, беспокоятся… но не думают, как ее решать, и не думают, что будет, когда таких предприимчивых Ирландий в ЕС будет еще десять.

Идеологизация управления, как мы помним по совсем с исторической точки зрения недавнему опыту Советского Союза, неминуемо по самой своей природе ведет к его долговременной неадекватности и крайне разрушительным провалам при решении конкретных проблем.

Так, выступая в июле 2001 года в Зальцбурге на Европейском саммите Всемирного (Давосского) экономического форума, Дж.Сорос с искренним изумлением поделился с аудиторией своим открытием: оказывается, Европейский центральный банк официально считает своей целью только выравнивание инфляции по разным странам, что совершенно недостаточно для эффективного развития, и привел в пример ФРС США, которая одновременно с минимизацией инфляции решает задачу обеспечения экономического роста, проводя в результате комплексную политику.

Применительно к евро схожие чувства вызывает пропагандистская кампания, развернутая в России в рамках подготовки к ожидаемому введению наличных купюр. Сначала эта кампания была сконцентрирована на разжигании смехотворного, но по-настоящему опасного для российского общества ожидании краха доллара, затем вообще замерла, а за несколько месяцев до введения евро перешла в стадию постоянных семинаров и конференций.

Общей чертой этих собраний, на которых из недели в неделю одни и те же люди с потрясающим, вводящим в отчаяние и вызывающим отвращение ко всему европейскому (и в первую очередь к самому евро) занудством обсуждали одно и то же, было смешение представителей принципиально различных аудиторий. В результате темы, представлявшие живейший интерес для примерно трети аудитории, почти всякий раз не могли не то что вызвать проблеск интереса, но даже и разбудить остальные две трети.

В то же время обычные граждане, для которых введение наличного евро, в отличие от безналичного, представляло основной интерес, практически не были информированы о предстоящих реформах. Они могли лишь с ностальгией вспоминать обмен американских долларов, когда в каждом обменном пункте Москвы, включая нелегальные, висел красочный плакат Федерального казначейства США, в котором несколькими различными способами и с поистине исчерпывающей убедительностью растолковывалось, чем новые доллары отличаются от старых и от поддельных.

За две недели до введения наличного евро жители России имели лишь смутное представление о его внешнем виде, опасались дефицита наличных евро (так как ясно, что он печатается без учета потребностей третьих стран, включая Россию) и произвольного завышения банковской комиссии. Результат — вполне ощутимый уход населения из наличных европейских валют не на евросчета в банках, не вызывающих доверия, а за пределами крупных городов и фактически недоступных, — но в наличные доллары и даже рубли.

Впрочем, на основании изложенного Россия не должна по дурной привычке чувствовать себя обиженной. Оповещение населения поставлено европейцами столь “блистательно”, что половина населения даже таких стран, как Франция и Германия, за полтора месяца до введения наличного евро все еще не обладала знаниями, достаточными для его нормального использования. Результатом этого стало широкое распространение разнообразных мошенничеств, связанных, например, с возбуждением у населения страхов перед 20-процентной комиссией при обмене национальных валют на наличные евро (хотя никакой комиссии взиматься при этом не будет).

Интеллектуальная зависимость

Наиболее концентрированным выражением меньшей конкурентоспособности Европы по сравнению с США является интеллектуально-идеологическая и политическая зависимость: Европа действует в “поле смыслов” и системе координат, формируемых США, и при конкурентных столкновениях с США либо не осознает свои интересы (классический пример — Косово), либо не имеет сил отстоять их (саммит ВТО в Сиэттле, Киотский протокол, ПРО).

Между тем в условиях глобализации, господства информационных технологий и превращения формирования сознания в наиболее эффективный бизнес ключевым фактором конкурентоспособности становится характер формирования сознания элиты, управляющей обществом. Если ее сознание формируется самим обществом, такое общество оказывается адекватным, способным определять и преследовать собственные интересы. Если же сознание элиты формируется стратегическими конкурентами данного общества, оно теряет адекватность и начинает преследовать не свои собственные интересы, но интересы своих конкурентов.

Военно-политическая интеграция Европы на основе НАТО уверенно доминирует над экономической ее интеграцией на основе ЕС и евро (это видно на примере войны в Косово, где Европа поддержала США в рамках НАТО, но вопреки своим интересам в экономической конкуренции). Между тем бюрократия НАТО находится под преобладающим влиянием США, но никак не Европы; таким образом, НАТО является еще одним инструментом подчинения Европы США.

В настоящее время в континентальной Европе (особенно в Германии и Франции) крепнет осознание необходимости “отстроиться” от США, довольно эффективно используемое Путиным. Однако в силу прочности экономической и интеллектуальной зависимости, а также бюрократической инерции это осознание не станет магистральным.

Европа не обладает творческим духом по отношению к глобальным процессам, страдает провинционализмом и догматизмом, и потому не станет самостоятельным субъектом мирового развития. Это означает, что евро в обозримом будущем останется региональной валютой, хотя и вполне успешной и респектабельной. Главным связанным с нею риском представляется сегодня переоценка ее конкурентного потенциала.

Журнал "Новые рынки" № 6, 2001
   «Главная»    Содержание    ©   
Авторские права © «Новые рынки»